Глава 10. Поимка брата (1980 г)

Дальше ехали молча. Каждый думал о своём. Начальник – о звёздочке, побольше размером. Тот, что за рулём – о том, что пора заправиться и кое-что подкрутить. Хозяин – о том, что овцы целы, и волки – в клетке. А двое по бокам брата – о том, какие они настоящие чекисты, сумевшие поймать матёрого, «всесоюзного».

Вот мы и подъехали к тому самому месту, где я когда-то сорвал изображение брата с «доски почёта». Меня вывели из машины и оставили на улице, сказав, чтоб ждал, пока вызовут и ни куда не отходил. Брата завели в помещение, и следом зашёл хозяин. Я стоял на холоде и ждал участи, которая меня вовсе не пугала.

Слева от здания та самая доска, - «их разыскивает милиция», а справа – настоящая доска почёта, где изображены особо выделившиеся в поисках тех, что слева. Вот вам две силы: чёрные – слева, белые – справа. Я стоял по середине, и не знал, кому же из них я принадлежу. Где же истина, где та «золотая середина». В голове крутились мысли о том, что, вот так разделено наше общество на две противоборствующие части. Эти две «доски», яркий образец того, как устроен социум вообще. Одним кнут, другим пряник. Ты либо наш, либо наш враг, но наш в любом случае. Ничего среднего. Никаких индивидуальностей. Других красок не должно быть, кроме чёрного и белого. Но так нельзя. Мир должен быть цветным. Тогда не будут преобладать ни чёрный цвет, ни белый. В поле должны расти разные цветы, и чем больше красок, тем краше поле.

Спустя много лет, вспоминая именно эту ситуацию, я попробовал немножко рифмовать свои мысли и вот что получилось:

И птичьих звуков лев не издаёт,

И всякому в природе – своё место.

Один рождён пахать, другой поёт,

Ждёт повышения один, второй – ареста.

       Но вернёмся обратно. Это было сельское отделение милиции, в старинном, дореволюционном доме, когда то принадлежавшем богатому купцу. На фасаде этого кирпичного массивного дома были разные изразцы и отколовшаяся местами лепнина, детали, свойственные архитектуре той эпохи, с трудом сохранившиеся после того, как он потерял собственного хозяина и стал казенным.

Некогда украшавшие этот дом узоры, теперь только придавали ему убогость. При таких мощных стенах, ему ещё сотни лет стоять. Мне показалось и он, когда то претерпевший на себе это разделение, до сих пор вопрошал, где же на самом деле чёрное и где белое, кто есть хорошо а кто плохо: то ли помещик, построивший его, живший в нём, и ухаживавший за ним, - то ли эти люди в форме, которые переделали его в оплот порядка и законопослушания.

Открылась дверь и меня позвал милиционер. Это, то самое отделение, где две комнаты сделаны под камеры. В коридоре стоял столик, за которым сидел дежурный. Меня завели в комнату, которая по местным меркам считалась приёмной отделения милиции. Брат по прежнему сидел со спокойным лицом и даже как обычно слегка улыбался. Было много разных вопросов и ко мне, и к хозяину, ответы на которые аккуратно ложились на чистые листы казённой бумаги. После нескольких подписей, хозяина отпустили а меня оставили, и я обрадовался, что меня закроют вместе с братом, но я ошибся. Меня ещё подержали на случай, если появится какой-нибудь ко мне вопрос. Когда меня отпустили, предупредив что я могу ещё понадобиться, я подошёл и обнял брата. Он не мог сделать то же самое, его руки были прикованы наручниками за спиной. Он успел ещё раз предупредить меня на даргинском языке, чтоб я ничего не менял в графике работы.

Мы с ним всегда говорили на русском, и было интересно слышать, как он говорит на своём. Он жил в семье, как все нормальные люди, только первые пять лет своей жизни. Остальные все годы он почти не слышал своего языка, поэтому его познания в родной речи оставляли желать лучшего. Он произносил заковыристые слова так, как произносил бы их русский. В Дагестане считается постыдным забыть свой язык. Но в данном случае его вины в этом нет. Что он мог знать в свои пять лет? А русский язык в Дагестане потому везде, что это – самая многонациональная территория на земном шаре. Помню, в одном моём классе было двенадцать национальностей! И представьте себе того, кто решил бы говорить на своём языке.

       Ну вот и меня отпустили и я оказался на улице. Той самой улице Ленина. Я уже никуда не торопился. Да и куда было торопиться? На ферму? Кто меня там ждал? Конечно, хозяин был бы не прочь, чтоб я продолжал так же работать, но это не могло продолжаться долго. Иду медленно перебирая ноги. Падает наискось снег, за заборами лают собаки, недоумевая, как это человек спокойно гуляет в такое время, - значит вор какой-нибудь. А я – весь в раздумьях, в догадках, погружен в предстоящие планы действия, что ни холода и ничего не чувствую. Проходя мимо домов смотрю в окна и вижу: сидит семья, кто-то читает, кто-то ест, кто-то смотрит телевизор. Виден домашний уют.

 «Как же им хорошо», – думал я, и невольно вставал передо мной всё тот же вопрос: почему именно нам было суждено не иметь такого семейного тепла? Почему же с самого детства, когда мы ещё были совсем чисты и непорочны, когда ещё даже не могли иметь грехов, почему же с тех детских лет мы так наказаны? Мне подумалось, что в природе есть некие силы, не важно как их назвать, которые наказывают потомков за грехи предков.

Так со своими мыслями я оказался уже далеко за селом и почти добрёл до фермы. Собаки кинулись выполнять свой долг, хотя прекрасно знали, что это я, но по их собачьей инструкции так было положено. Я взял себя в руки. Раскисать не время. Война ещё не окончена. Я почувствовал себя Штирлицом, живущим и работающим в тылу врага. Даже по-детски начал играть его роль. Мне часто приходилось в степи играть по две роли, так как не с кем было дискутировать или ссориться.