Глава 9. Бега брата (1980 г)

Вот тут я ошибся. На второй же день она уехала в Дагестан и я больше никогда её не видел.

      А здесь, за столом, начался разговор, смысл которого сводился к тому, чтобы ознакомить меня с моими обязанностями. Я всё ещё наивно полагал, что наверное, кто-то ещё будет со мной, коль так много работы. Но оказывается не только никакого напарника, так ещё ни кого вообще кроме него и меня. Меня здесь так же ждала полная, одинокая жизнь в упорном труде. Как же мне всё это знакомо! Всё та же работа. Она меня преследует везде! Те же полторы тысячи овец, что было установленной Советским законом нормой на точках. Крупнорогатого - десятка полтора; лошадей восемь и собак дюжина, но почти все на цепи по разным углам, за исключением трёх, очевидно, имевших родственное отношение к хозяину. Это и было моё окружение, мои друзья, моё общество на ближайшее неопределённое время. 

Уже ноябрь, все давно за школьными партами, а я после восьмого класса уже не мог учиться, так как мною распоряжались. В данном случае отец. На этом моё образование прекратилось. И восемь классов останутся навсегда. И вместе со школой, навсегда закончилось моё человеческое образование. То есть то, что мне давало человечество. Основное же своё образование я получал от животных. У стадных животных действительно можно было много чему научиться, и несомненно больше, чем в каком либо высшем учебном заведении. Именно от них я узнал всё об этой человеческой системе. Наблюдая за стадом я проводил аналогии. Люди не далеко ушли от них. Один пастух и тысячи послушных и безмолвных овец. И вся их жизнь зависит от воли пастуха. Зависит когда они попьют воду, когда им дадут есть, когда их загонят в сарай или выгонят на пастбище. Когда и которую из них он решит лишить жизни для заполнения собственного брюха. Да, им созданы условия, построен сарай, зимой обеспечено сено и комбикорм, летом пастбища. Всё это делается не для их блага, а для блага собственного. Им, стадным животным, в свою очередь, так жить проще. В стаде не страшно. Страшно самостоятельно добывать себе пропитание и укрытие. Поэтому легче выполнять все обряды, процедуры, назначенные пастухом и всю жизнь платить свободой. Но вернёмся на ферму.

   Ни кто не мог мне сказать, сколько мне здесь предстоит жить и работать в этом окружении. Где же мне ещё учиться жизни, культуре, образованию как ни у них? Я уже настолько хорошо знал повадки, голоса, манеры животных, что я понимал, чего они хотят сказать, когда ржут или мычат. Я даже различал интонацию голоса между тем, когда они хотят пить или есть. Например: если корова мычит более протяженным голосом, на высоких, слегка волнистых тонах, - то она зовёт телёнка. Если бык мычит коротко, и на низких тонах, опустив голову, то ему просто надоело в загоне, а если он это делает не в загоне, то он зовёт возлюбленную. Если конь ржет, высоко поднимая голову и направив уши вперёд, то он почуял, или ему причудилось, что где-то недалеко кони. Если же конь визжит, и уши прижаты назад, - то в этот момент лучше не подходить, а подождать минуточку, - они не злопамятны. Ну а овцы, это совсем «свой» народ. Их я понимал  без слов. Даже одна овца, помнится, глазки мне строила. Вот что значит долго жить со скотиной.

Бывало, я устраивал стаду «выездные представления». Конечно же, на общественных началах, без выгоды, на одном энтузиазме. Хотя, впрочем и тут была выгода: я сам того не зная, репетировал свои будущие профессии.

Собирал стадо в круг, получалось что-то вроде амфитеатра, и играл разные роли. Оваций конечно от них не дождешься, но я хорошо знал что означает, когда овцы стучат передними ногами о землю, периодически поглядывая друг на друга. Этим они выражают своё удивление. Любой, кто связан был с овцеводством, наблюдал такую картину.

Для доходчивости и наглядности: поскольку публика была неграмотная, приходилось скакать как угорелому, издавая периодически немыслимые крики, что вызывало у них большое любопытство. Они были в замешательстве: то ли перед ними собака, то ли конь, то ли баран. Я издавал в точности их голоса и движения. Когда же уставал, то просто падал на землю и истерически смеялся над ними, а они, в свою очередь, по овечьи, надо мною. Это были дни комедии.

 Иногда репертуар старел, и приходилось обновлять и придумывать что ни будь эдакое. Например, вот что значило фильм ужасов. Я выбирал самую молодую и резвую овцу или козла, и накидывал на него бушлат. Но в таком случае больше смеялся я, чем овцы. Для них это был действительно фильм ужасов. Они шарахались от бегущего на них бушлата в таком паническим страхе, что могли перепрыгивать друг через друга, - чего бы никогда не смогли в иных случаях, - только бы не попасть в лапы этого непонятного для них ужаса, который упорно рвётся в глубь стада.

Премьеры, - я тогда и слова то такого не знал, - были раз в неделю.

А остальные дни шли монотонно, в полном одиночестве. О, сколько в такие одинокие месяцы с самим собою наговорено, сколько «намечтано»!

 Зачем меня отец сюда направил? – думал я, и это было главной загадкой для меня.  

       Теперь в мои обязанности входило: подъем в четыре утра, - что для меня уже с самого детства было нормой, - из сарая носить вёдрами и насыпать в восемьдесят корыт комбикорма и выгнать стадо. Пока их сиятельство - стадо - трапезничают, запрячь телегу, и сделать восемь рейсов сена в тюках. Рассыпать всё это равномерно и перегнать стадо, чтобы кормилось дальше. Это я называл «подать им второе». Пока же оно ест «второе», мне нужно успеть почистить в конюшне и коровнике. Поменять в яслях сено. Посмотреть за больным скотом, что содержится в отдельном отсеке сарая. За ними уход особенный. Их к воде не погонишь. Нужно самому натаскать им воды и сена и убрать старое. К этому времени начинает рассветать. Потом стадо отгоняется наверх, на поля. Пока оно там разбредётся, нужно успеть попить чай, и взять с собой бутылку с молоком или с чаем, хлеба и иногда консервов. Хозяин считал это нормальным обедом для человека, но только не для себя. Сам он всегда дома и ест сколько хочет. Иногда, бывало, расщедрится, и даст мяса с собой, на обед. Вся эта еда заворачивалась в газету и в пакет, который привязывался к поясу и носился мною пол дня по этим полям, и когда к обеду из него получалось отбивное, я начинал есть. Но стеклянную бутылку выбрасывать было нельзя. Её нужно весь день носить с собой и вернуть домой, что б завтра было в чём брать на пастбище молоко или чай. Так было всегда и в Калмыкии. Я тогда привязывал бутылку проволокой к бедру, и носился за стадом, не теряя тары. Тогда ещё не было пластиковых, как сейчас, лёгких, не бьющихся бутылок, да ещё с крышкой на резьбе. У нас были бутылки от лимонада или от водки, которые затыкались свёрнутой в трубочку бумагой. Когда же пасёшь на коне, то узелок привязан к седлу, и не мешает.

 Здесь было хорошо тем, что не было той, Калмыцкой степной жары. Когда уже темнеет, гонишь отару к точке. Там тебя ждут вечерние обязанности. Коней и другой скот на водопой. Потом всё стадо. Прочая подготовка на утро, и т.д.

   Хозяин, тем временем не знаю, чем занимался но всегда имел вид занятого человека. Иногда меня злило то, что нас вроде двое, но вся работа выполнялась мной. Я даже для интереса следил за ним и обнаруживал, как он умело создавал впечатление, что он не менее занят чем то более важным.