Глава 9. Бега брата (1980 г)

Ещё его манией было считать овец чуть ли не через сутки. Как он боялся утерять хоть одну овцу! Кажется, если бы не хватило одной, он бы не пережил этого. Пересчёт овец - это такое дополнительное мучение, особенно когда этому занятию предаётся жадный. Стоит сбиться или не досчитаться одной овцы, как весь процесс повторяется заново, и так до тех пор, пока не убедится в точности.

- Куда они могут деться? – недоумевал я про себя.                                      

Бывало вечером, вернее ночью, я иногда, если ещё на это хватало сил, и не одолевал сон, игрался. У меня была припрятана не то найденная, не то взятая где-то «без спроса» маленькая игрушечная машина. Правда, не хватало нескольких колёс, которые я собирался сделать сам из дерева, но так и не находил времени. Поскольку я имел уже паспорт и мне шёл семнадцатый год, я всегда боялся что хозяин застанет меня за этим занятием и засмеёт. А иногда бывало заиграюсь, а потом как вспомню что в четыре утра откроется дверь и весь проём займёт туша хозяина, которая как автомат, очередной раз громко произнесёт моё имя, тут же прятал свою игрушку и ложился спать. С собой я её не брал по двум причинам. Во первых там не до неё а во вторых, боялся потерять. У меня не было ничего, что бы меня притягивало сюда кроме этой машинки. Я спал в отдельной, почти пустой комнате, если не считать кровати, табуретки, гвоздей вбитых в стену, на которых висят рабочие бушлаты и прочий хлам. Перед кроватью была самодельная электрическая печка. Безо всяких розеток и прочих безопасностей. Это было какое-то сооружение из кирпичей, на котором лежала нагретая докрасна спираль, а к ней прикреплен провод. Приспособление для сушки портянок. Кстати, всё это время я там ходил в сапогах и портянках. Там с носками было проблематично. Их где-то ведь нужно покупать. А с портянками просто. Их можно вырезать из любой тряпки и латать не надо. Даже стирать можно редко. Снял на ночь, повесил у печки, а утром они стоят колом. Берёшь двумя руками, разминаешь и вот готово к употреблению.

   И так началась моя новая жизнь. Вернее она для меня не новая, а лишь место новое. По возвращении с пастбища, хозяин озабоченно разглядывал отару. Опять пересчёт. Убедившись, что все на месте, хозяин успокоился. На третий день утром он меня шокировал вопросом:

- Брата своего не встречал?

- Какого брата? - Ответил я, не успев даже сообразить, о чём он говорит.

- Хабиба.

- Я его уже года четыре не видел, – объясняю я, думая что он просто о нём наслышан и интересуется.

Но дело оказалось иначе. Брат был здесь! Он некоторое время даже жил у хозяина, переодевшись в наёмного рабочего. Конечно он работать бы не стал на этого жмота. Хозяин, во-первых, опасался Хабиба как матёрого, на всё готового преступника, которого разыскивают по всему СССР. А во вторых, боялся, что за сокрытие у себя на точке преступника такого масштаба, его самого посадят. Но главное, что скупость хозяина и характер брата были несовместимы. А попал брат сюда по рекомендации отца, с которым брат уже успел связаться через своих людей. Отец одно время сидел вместе с сыном этого хозяина в одной из Российских тюрем, и они держались дружно. Но удивительно, что сын, вовсе не тот, что его отец.

 Хозяин не подавал виду, что у них с моим братом были тут некоторые разногласия, когда тот жил здесь. Он ужасно его боялся. Брат был во всесоюзном розыске. Он бежал из зоны и вот уже несколько месяцев в бегах. За его плечами уже немало жестоких преступлений.

Я помню отчётливо тот момент, когда он вернулся домой из малолетки. Это было, по-моему, в семьдесят шестом году. Мы жили в городке, - это северный район Изберга. Был вечер. Мы ужинали за столиком во дворе, когда услышали стук. Кто-то из младших побежал открывать, но открыв, тут же испуганно прибежал назад. Из темноты появилась фигура высокого человека в чёрной, тюремной одежде. Его почти лысая голова и исхудалое лицо говорили о многом. От него за несколько метров чувствовался запах сигарет, которым была пропитана вся его одежда, вплоть до кожи. Помню, потом долго удивлялись тяжести его тюремной обуви, поднимая по очереди. Моя память сейчас, при всём напряжении не в состоянии вспомнить был ли тогда отец дома, или же он в очередной раз сидел в тюрьме, но знаю одно, что примерно, через три месяца, а то и меньше, брата посадили уже на четыре года. Вот с тех самых пор я его больше не видел. Тогда мне было двенадцать, а ему шестнадцать. А теперь мне шестнадцать, а ему должно быть двадцать. Каких-то двадцать и во всесоюзном розыске.

Если бы тогда, когда он вернулся в первый раз из тюрьмы, был бы у него человек, который, бросившись ему на шею, плакал от счастья, то возможно он мог ещё остаться нормальным человеком. Но куда он вернулся? Что он тут увидел? Кто его ждал? Никто! Мачеха вообще от него шарахалась. Я всегда слышал от неё подозрения, что он её хочет отравить, или каким то образом убить. Она его ни как не воспринимала и всячески старалась изжить его из дома. Разве он это не чувствовал? Разве ему самому не хотелось жить в нормальной семье? А куда ему было идти в таком возрасте? Конечно же обратно, в тюрьму. Вот и вернулся.

   Прошло вот уже несколько дней, как я работаю здесь, у хозяина и в любую минуту ожидаю появления брата. И вот, когда я как обычно, опутав коня, присел под излюбленным деревом, чтобы пообедать, вдруг конь сильно дёрнулся и попятился от меня.

- Змея! – подумал я.