Глава 17. Этап (1985 г)

 Потом полпути прошло в переговорах через весь вагон с девочками, которых нельзя увидеть, но можно услышать, и мы не заметили, как прибыли в Вологду.

 Ох, уж эти этапные камеры! Да какого предела можно их забивать живыми людьми! Словно рыба в бочке. Сколько можно это терпеть? Хоть стоя спи, это никого не волнует. Ты здесь временный, транзитный, а потому потерпишь недельку. После всех процедур, схожих как две капли воды с предыдущими, перед нами открылись двери камеры, и мы увидели народ, стоящий вплотную к выходу. Снаружи солдаты стали буквально запихивать нас, а изнутри с шумом и криками выталкивют наружу.

– Сколько можно, начальник? – орали из камеры.

Над головами из глубины полутёмной камеры пролетела со свистом алюминиевая миска и угодила в дверь противоположной камеры. Ну и рискнул же кто-то здорово. Если б попал в солдата, не говоря уже в офицера, тогда б они его запинали по почкам так, что весь свой срок плевался бы кровью. А вычислить нетрудно, в такой этапной камере всегда есть «подсадные утки».

Через пару дней, проведённых полустоя-полусидя, а иногда, когда выпадало, полулёжа, в камере немного поубавилось народа. «Выдернули» большой этап. Но, в тот же час закинули другой этап, чуть поменьше. Этот этап был из Казани. Их тоже гнали на череповецкие химзаводы. Ребята были настолько дружными, что мне сразу понравились. Они резко отличались от всей массы арестантов тем, что были, словно родные братья, из одной семьи. Их взаимное внимание друг к другу, уважение и поведение вообще не могли быть незамечены остальными. Никого из них нельзя было задеть постороннему без вмешательства остальных. У меня завязались дружеские отношения с одним из них, это был Женя Ефимов. Среднего роста, спортивный, подтянутый, светло-русый парень. Он сидел по 206й статье, за тунеядство. По логике Уголовного кодекса СССР за то, что не работал, но ел. То есть сажают у нас за то, что предполагают, хотя доказательств нет. То есть за подозрение.

Мы как-то очень естественно и непринуждённо сдружились с ним. Нас объединяло то, что у нас сходились взгляды на многие вещи в этой жизни и, особенно, на понятие настоящей «дружбы».

В один из дней в камере поднялся такой бунт, что думал, оглохну. Полетели миски в двери, - а они всегда крайние. Тогда я понял, почему все миски такие мятые, что не разберёшь, где внутренняя сторона, где внешняя. Конечно, если б не казанские ребята, а их было около двенадцати человек, то бунт вряд ли б получился. Но как не бунтовать, если сутками некуда лечь? Нары забиты, длинная деревянная скамейка плотно забита сидящими, и человеку не то чтобы лечь, но даже сесть некуда.

На шум прибежало начальство с солдатами. Открыли кормушку, и тогда в камере поутихли. Нам пообещали, что скоро раскидают, и пригрозили, что в случае повторения бунта всем прикуют наручниками руки за спину.  

К вечеру из кормушки поступило предложение: по два человека в карцеры. Там хоть по очереди можно спать. Мы с Женей, не задумываясь, согласились. Но спать нам так и не пришлось. Никто из нас не мог уснуть, оставив другого. Так всю ночь и проговорили. Он рассказал про свою Альбину, я – про Любу. А о чём же ещё нам было думать и говорить, когда ему – девятнадцать, а мне – двадцать один. А ещё Женя рассказал, как они в Казани подпольно занимались каратэ, нагрянула милиция, и всех повезли в КПЗ и дали по пятнадцать суток с условием, что если повторится, их пересажают уже на годы. Их тренера посадили сразу, остальных поставили на учёт в милиции. И теперь он сидит не столько за тунеядство, сколько за каратэ, потому что их взяли во второй раз прямо во время тренировок в полуподвальном помещении.

Удивительно устроена логика наших законодателей. Ни один из этих ребят не пил, мало кто курил, все стремились совершенствовать своё тело, сами создавали для этого условия, ремонтируя собственными руками заброшенные подвалы и за это угодили в тюрьму. А вот, например, застань милиция компанию за бутылкой водки, то это ничего, это можно. Разве это не есть подрезание крыльев?

В то время был строгий запрет на все виды восточных единоборств, правда, не понятно, по каким причинам. Тогда следовало бы запретить выпуск ножей, ведь ножом можно зарезать человека. Да и вообще, запретить выпуск всяких заострённых предметов обихода, ведь ими можно убить человека. В общем, за своё стремление к совершенству он получил два года «химии».

 В дальнейшем его владение каратэ и моя гибкость нам здорово пригодились. Мы стали обучать друг друга своим искусствам, за что чуть было не получили добавку к своим срокам. Но это потом.

Пока мы находились в карцере, за ночь несколько раз слышали душераздирающие крики. То ли кого-то кто-то бил, то ли кто-то «косил», но настроение, конечно, от этого явно не улучшалось. Так мы провели две ночи в карцере, пока в камере не стало посвободнее. Прошло ещё несколько дней, и был большой этап в Череповец. Мне уже и мороз был нипочём не потому, что Женя дал мне с себя тёплый свитер, а грело меня что-то другое. Грело то, что рядом есть искренний друг, человек, в котором почему-то уверен. Это очень многое значит для человека не только в такой ситуации, а вообще в жизни.

Пройдя все процедуры, мы оказались в «столыпине». Путь был недолгий, тем более, он был быстротечен, когда рядом такой друг. Мы и не заметили, как оказались в Череповецкой тюрьме.

Череповец! В этом названии мне виделась некая символичность: «череп…» – это знак опасности, смерти, «…овец» – это о нас, ведь нас гнали как овец, по счёту, а не по именам. В Череповце находится крупнейший во всей Европе металлургический комбинат, а так же богатая коллекция всевозможных химических заводов и прочих вредных для здоровья цехов.