Глава 16. Иваново. СИЗО (1985 г)

Так проходили дни моей неопределённой молодости. Но у меня уже было то, чего не было ни у кого из сокамерников, - это моя работа над телом. Долгие часы я проводил либо, запрокинув ногу на второй ярус, либо сидя в неудобной позиции, разминал всё что мог. Мне давали пространство для занятий, видя мою одержимость. Уже через месяц проявлялись первые результаты. А это в свою очередь ещё больше подстёгивало меня к занятиям.

 Тем временем, никто из родственников не знал о том, где я сейчас нахожусь. Даже знай они об этом, - всё равно некому было бы приехать в такую даль. Да и стоило ли преодолевать это расстояние ради несчастной передачки? По закону я имел полное право дать знать, где я нахожусь, однако, не следовало мне забывать, что этот закон где-то далеко, на бумаге, за семью печатями. Его никто не видел, о нём только знают понаслышке.

Я уже просидел в камере три месяца, когда впервые попытался сообщить о себе Любе. У нас один уходил на суд, и по прогнозам, ему могли дать условно или в худшем случае годик «химии», и то своим ходом, без этапа. Через него я послал малюсенькую записочку на малюсенькой бумаге, написанную мелким почерком, мелким кусочком карандаша, хранившегося в камере под строгим контролем, чтоб никто его попусту не расходовал. Этим кусочком карандаша очень дорожили и пользовались только в исключительных случаях, для важных посланий. При обыске у него нашли эту записку и изъяли. Ему-то ничего, он уже на суд едет, а вот мне пришлось за это опять посетить карцер. На этот раз мой карцер был прямо напротив одиночных камер смертников. Я не понимал, за что на этот раз я угодил сюда, ведь я официально имею право сообщить о своём местонахождении! Увы, права наши – в чужих сейфах, и у нас никогда не было ключей от них. Моё огорчение такой несправедливостью прервал чей-то голос из глубины одной из камер напротив. Через минуту я услышал снова зовущий кого-то голос:

– Три-два!

Я молчу, не понимая, что зовут меня.

– Три-два, глухой?!

– Не знаю номера, – крикнул я, догадываясь что зовут меня по номеру над моей дверью, которую так и не успел прочесть.

Номер карцера, в который меня посадили, оказался сто тридцать второй. Обычно, в тюрьме при перекличке для краткости называют две последние цифры. 

– Да, да, ты. По какой «кочумаешь»?

– Сто сорок четыре, сто сорок пять, сто …

– А части? – продолжает тот своё любопытство.

– Пока не предъявляли.

Пошла длинная пауза. Видимо, ему от скуки хотелось хоть помечтать о таких статьях и о таком наказании, какое ждало по этим статьям меня.

– Курево есть?

– Не курю.