Глава 16. Иваново. СИЗО (1985 г)

Потом я узнал, что дежурный оставил открытым глазок, чтобы тот мог в него смотреть в коридор и на стенку напротив, которая состояла из сплошных железных дверей карцеров. Он видел, когда выводили прежнего обитателя и заводили меня.

Позже он признался, что каждый шорох в коридоре ему кажется грохотом. В помиловании ему отказано, поскольку у него несколько судимостей по тяжёлым статьям.

– Жду своего часа, – говорил он с безысходностью в голосе.

На удивление, слышимость была неплохая, что редко бывает между камерами. И в коридоре было очень тихо, словно во всей тюрьме сидели только мы двое. Правда, иногда слышалось кое-что из других камер смертников. Часто слышались пение, какие-то крики вперемешку с истерическим смехом.

 Он также сказал, что если бы ему предложили сидеть пожизненно в карцере, где сидел я, то он бы помер от счастья.

Вот как всё познаётся: в сравнении и только в сравнении!

       Поскольку для меня бездействие подобно смерти, то я и в карцере нашёл возможность заниматься над собой. Духовно я ничего не мог, кроме как размышлять над прошлыми ошибками и думать о будущем. Но вот физически я был готов ко всему, к любым условиям, к любому терпению.

В каком-нибудь очень неудобном положении, как, например, с ногой, которая запрокинута куда-то в область шеи, я стоял по две минуты. Минуты я высчитывал сам, считая до шестидесяти, приблизительно с той скоростью, с которой ходит стрелка циферблата. Эх, если б можно было заниматься на полу, тогда б возможностей было сколько угодно для растяжки, но увы, всё приходилось делать стоя и чаще на одной ноге. Делал махи ногами вдоль узкого карцера, держал по очереди ноги в положении удара на высоте уровня лица, разминал тело, изгибаясь во все стороны. Однажды надзиратель увидел мои выкрутасы в глазок и молча стал наблюдать за мной. Я, ничего не подозревая, занимался как только мог в этой тесноте, только бы не стоять. Ему это понравилось, и он, не выдержав, выкрикнул:

– Ну ты парень, даёшь!

У меня от неожиданности скрутило ногу судорогой. Приняв «человеческий» облик, я решил воспользоваться моментом, и сказал:

– Если б я попил воды, то мог бы ещё не то.

Вдруг глазок закрылся, и послышались удаляющиеся шаги. Через минуту он открыл кормушку, и я напился воды так, что уже не мог ничем пошевелить. Пообещал, что завтра покажу всё, что умею. Но умел я тогда совсем немного, да почти ничего. Были, конечно, результаты моих прежних неорганизованных попыток что-то изобрести.

Так мы с ним нашли общий язык, и я всегда мог попить воды когда он дежурил. Только он сначала просил что-нибудь, - как он выражался, - «сварганить». Ну, я и «варганил». Для него в этом скучном, пустом коридоре, где время тянется так долго, это было целым представлением. Через него же я послал наконец записку Любе. Вот ведь как бывает. Именно из-за записки я попадаю в карцер и из карцера посылаю записку. А вы говорите – закон.

Прошло пять суток и я возвращаюсь в камеру. Я не мог насладиться этой возможностью сидеть, лежать. Чтобы что-то оценить, нужно сначала лишиться этого.

Вскоре страшно разболелся зуб. Трое суток не было покоя. С трудом добился записи к тюремному врачу. Все проблемы упираются в перегруженность тюрьмы. Мне говорили, что запись к нему пока невозможна. Ещё через пару дней повели к врачу. Каждые метров двадцать коридор разделён решётками на отсеки. В каждом отсеке – дежурный с ключами. Пройдя все коридоры, мы дошли до чистого светлого помещения, где пахло всякими лекарствами. Показалось, что я не в тюрьме, а в какой-то городской поликлинике. По коридору ходят перевязанные зэки. Только толстые решётки строго напоминали, что ты в тюрьме. Но всё равно хотелось подольше побыть здесь. На воле мы ненавидим ждать в очередях, уж тем более в каких нибудь клиниках, а тут я думал: