Глава 18. Химия (1985-88 гг)

-      Да, но я в этот день был на работе.

 Взяв в руки коричневый слой снега и слепив из него шар, я подумал: «Вот почему нас сюда и отправили. Слава Богу, что нас ещё не устроили в эти самые цеха. Нет уж, лучше мёрзнуть три года, работая на морозе, чем облысеть раньше времени».

День отработали как положено. Старались, как могли. Уж очень не хотелось нам, чтобы повторилось всё, что было за последние полгода. Но оказалось, что трудность состоит вовсе не в том. Тут главное не то, чтобы трудиться не покладая рук, а совсем другое. Вот жизнь! Стараешься в одном – упустишь в другом. Казалось, что всё зависит от тебя, но здесь это не так.

На третий же вечер начались проблемы. Было ясно одно, что это дело рук начальства, которое так и сказало: «Пеняй на себя!». Теперь я понял значение этих слов. Их обещание долго не заставит ждать. Но почему они решили начать с меня? Ведь многие так же отказались сотрудничать с ними! Возможно, дело в том, что я слишком уж резко, категорично выказал своё нежелание без какой-либо смягчающей дипломатии. Они этого не любят.

На вечерней проверке я стоял со всеми в ряду проверяемых. Был у нас такой СПП-шник по фамилии Журавский, не хилого телосложения и очень старательный на своём поприще. Проводя проверку на отбой, он распорядился, чтобы я мыл полы сегодня с десятой «хатой». Это было невозможным по многим причинам. Во-первых, потому, что по правилам, известным всем, это было явным унижением, так как я жил в четырнадцатой, и наша очередь ещё не наступила. Это означало, что я должен делать это за кого-то. Во-вторых, мои понятия мне бы этого не позволили. И, в-третьих, весь этаж наблюдает за моими действиями. Как ты поведёшь себя сейчас, таким тебя и примут на весь оставшийся срок. Мне ничего не оставалось, как сразу же пресечь его желание унизить меня, и я сказал:

– Либо читать не умею я, либо ты, уважаемый, – сказал я довольно твёрдо и громко, и повернул голову, чтобы ещё раз прочитать цифры над дверью.

Мне этот Журавский с первого дня не понравился, к тому же он ещё СПП-шник. Такие вообще должны ходить ниже травы, тише воды, а тут он волен распоряжаться нами. Я уже понял, что мне не светит продержаться здесь до конца срока.

– Та-ак, ладно, зайдёшь после отбоя в первую, разберёмся.

– Западло! – сказал я, улыбаясь во весь рот, то ли от безнадёжности положения, то ли от пробудившейся злости.

Весь этаж загудел. Некоторые высовываются от любопытства.

– Что ты сказал? – угрожающе приближается ко мне Журавский.

Я сделал шаг навстречу и лоб в лоб произнёс:

– Мне западло заходить в первую «хату»!

Мои нервы расшатаны ещё с детства, и в момент злости я мог не задумываться о последствиях. В этот момент, если бы он сказал что-либо оскорбительное, я был готов «съездить» ему по физиономии. Изменить своим понятиям и мыть полы вне очереди я бы ни за что не смог. Выхода – никакого. Дорога одна – вниз! Либо сохрани достоинство, потеряв свободу, либо, потеряв достоинство, сохрани свободу. Здесь нет других цветов: только белое и чёрное. Что на что менять, дело твоё. Я понимал, что сейчас я подобен зёрнышку восставшему против мельницы. Это давно налаженная система, она все зёрнышки должна перемолоть в муку, и для меня не может быть исключений. Представляете себе картину, когда один цыплёнок пошёл войной на хозяина икубатора?

В строю загудели в мою защиту, но никто ничего внятного не произнёс. Больше всех возмущались казанские. Из глубины строя послышались в адрес Журавского разные оскорбления. Он повернулся и удивлённо смотрел. Такого он ещё здесь не видел, потому что этапы приходили маленькие, по три-пять человек, и те с разных концов СССР, а потому они не могли быть такими сплочёнными.