Глава 18. Химия (1985-88 гг)

– А ну, заглохли там! – прикрикнул Журавский, но не решился возвращаться в глубь коридора.

– Пошёл ты… – послышалось оттуда.

Журавский прекрасно понимал, что хотя на «химии» и раздолье для стукачей, но ещё не совсем прошли те времена, когда могут устроить «тёмную» или "несчастный случай на объекте". 

А голос из строя был Рафика Каримуллина. Я узнал его голос, и мне стало как-то особенно приятно, что мои взгляды разделены друзьями. Но и понимал, что друзья, какими бы не были верными и надёжными, не в силах что-либо изменить в этой ситуации. Они сами в одинаковом положении со мной, и могут лишь пополнить собою какой-нибудь из здешних северных лагерей. Кому из них хотелось в лагерь? Конечно же, никому.

Журавский закончил проверку, злобно посмотрел на меня, громко захлопнул журнал и спустился вниз, как и положено после проверки, докладывать о положении дел на этаже.

– Уж теперь мне несдобровать, – подумал я, глядя в широкую спину уходящего Журавского.

А что было делать? Если бы был какой-нибудь другой выход, я бы поступил иначе. Но тот единственный выход, который всё-таки был, для меня не годился. Безвыходных положений не бывает, просто нас не устраивает имеющийся выход.

 Перед отбоем, когда я готовился ко сну, в комнату зашёл один тип и сказал, что меня вызывают в умывальную комнату. Я ещё не знал никого ни по именам, ни в лицо. Там, обычно, место для курения и прочих бесед. Я незамедлительно встал и пошёл, чтоб не подумали, что боюсь разборок. Там, в курилке, сидели СПП-шники и ждали меня. Увидев, в чём дело, и не сомневаясь, что это дело рук ментов, я с ходу, ни капли не церемонясь, сказал:

– Короче, со мной ничего не прокатит, я других понятий. Если где надо будет, то могу и завалить, но понятий не поменяю, так что готовьте меня в лагерь.

Журавский хотел встать, но сидевший рядом здоровый и бородатый его товарищ посадил его за плечо а сам встал и подошёл ко мне. На его ногах были мохнатые сапоги, мехом наружу.

– Меня зовут Боцман, – сказал он в надежде, что меня это удивит.

– А меня – Мухтар! – сказал я и повернулся, чтобы уходить, но его рука легла на моё плечо.

Возможно, он и не собирался драться, но я знал, что нужно стоять на своём, и с разворота врезал ему в бородатое лицо. Тут на меня набросились те, что сидели на скамейке. Отбивался как мог и, слава Богу, успешно. Вдруг, откуда ни возьмись, появился старый капитан и схватил меня за шиворот. Я его не заметил, так как он подошёл сзади, но почувствовал, что стоит сначала оглянуться, прежде чем бить, и не ошибся. Если б я его ударил кулаком в лицо, то мне годиков пять пришлось бы досиживать. Он был в форме, при исполнении служебных обязанностей, да к тому же при таких вот свидетелях. В общем, угодил в обезьянник. В моей карточке сразу появилось несколько нарушений. Ночь прошла в обезьяннике. Я был уже настроен на лагерь. В эту ночь у меня было достаточно времени подумать в уединении обо всём: о том, что меня ждёт в лагере, и о том, что там ещё хуже и придётся катиться всё ниже и ниже. Но где же выход из этого? Вспомнил слова из одной тюремной песни, где поётся о том, что вход сюда широкий, а выход – узкая тропа. Я стал понимать, как бессилен против этой системы. Здесь перед тобою ставят выбор: либо дорога вниз, но со своей совестью и честью за пазухой; либо дорога вверх, но тогда про совесть следует забыть. А может всё специально и придумано? Сначала тебе внушают понятия честь, достоинство. А потом в тебе же начинают это убивать. Ты начинаешь противиться и угождаешь в заведомо подготовленную ловушку- инкубатор. А там ты в их руках. У меня начались подозрения вообще на всю систему в целом. Ведь воспитывают в тебе и внушают тебе одно, а потом же делают всё против этого.

Понял я и то, что не протянуть мне здесь и трёх месяцев, - закроют. Утром, выпуская из обезьянника мне сказали:

– Неугодных мы долго не держим, отпускаем сразу, пусть в лагере качают свои права.