Глава 18. Химия (1985-88 гг)

Когда я потребовал разобраться, как всё было, то дежурные милиционеры меня хором обсмеяли, и один из них сквозь смех сказал:

– Вот вернёшься домой, там и будешь искать правду.

Мне, наивному правдоискателю, опять вспомнились мультфильмы про доброго дядю милиционера.

Кроме нарушений в карточке я получил надзор. Надзор означал, что каждые двадцать минут я должен спускаться на первый этаж и ставить подпись. Если пропустил хоть раз или поставил подпись на минуту позже, то вот тебе – ещё одно нарушение. И приходилось это делать всегда, кроме сна и рабочих часов. И так на протяжении трёх месяцев! Вот попробуй теперь без нарушений. Вот так штампуются кадры для лагерей из комендатур.

 Когда вернулся в свою комнату и увидел белую постель и свободу в окне, то сердце сжалось так, что я подумал, что оно вот-вот перестанет биться. Как же не хотелось снова туда, где этого не увидишь. Весь рабочий день так же прошёл в раздумьях. Работу выполнял автоматически, как робот, периодически грея руки, а мысли были только об одном: как сделать так, чтобы найти всё-таки возможность остаться на плаву, не пойти ко дну. Ведь есть же какой-то шанс? Должен же быть какой-то выход? И он, конечно, был, но я не сразу его нашёл в потёмках моей юности. Я был настолько несмышлёным в делах жизни, в отношениях с людьми, хотя и был в основном, как мне казалось, добр, но, когда дело касалось чести, я становился упрямым быком с красными от нахлынувшей крови глазами. Именно это и было помехой для меня здесь, на «химии». Для меня было главным, что подумают остальные, а не то, что на самом деле есть. Например, я не струсил, а просто не хотел бы бить первым. Разве это трусость? Даже поговорка такая есть: «Трус бьет первым».

А мне казалось, что подумают, будто я струсил, позволив ударить себя первым. Всё это происходит от "дагестанского" восприятия ситуации. Так меня учили с детства: нигде никогда не позволять себе быть ниже противника ни в чём, никогда не включать «заднюю скорость», идти всегда вперёд и только вперёд! Но с таким мышлением здесь не выживешь. Ярким примером и доказательством этому мой брат, который так и не может выбраться из этого болота. Гораздо легче добиться гибкости тела через усиленные тренировки, чем гибкости ума.

Шло время. Тренироваться удавалось только во время обеда, а точнее вместо обеда. Мне было жалко терять час на очередь и еду. Когда все уходили обедать, я снимал с себя бушлат и так бесился с черенком от лопаты, такие вытворял чудеса у-шу, что мне казалось даже мастера в Китае такого не видели. С меня валил пар, подомной таял снег, и подошвы валенок дымели…

 Мне было приятно осознавать, что если я в таких толстых штанах, в валенках могу сбивать ногой в "вертушке" предметы выше головы, то что же будет когда я буду в спортивной одежде? Растяжку я делал в личное время перед отбоем, когда в моём распоряжении было около двух часов, а все физические, требующие сильных нагрузок тренировки и не требующие тёплого помещения - на морозе, вместо обеда.

С каждым прожитым днём срок становился всё меньше, а нарушений – всё больше. Конечно, за первые три месяца нам удалось многое изменить в устоявшихся негласных правилах комендатуры в свою пользу. Даже СПП-шники стали поскромнее и покладистее, но, не всё было гладко.

 Позже и у Жени начались проблемы. Несмотря на своё положение, - а он тоже висел уже на волоске - ещё умудрился наехать на Журавского из-за меня. А было так:

Предупредив на всякий случай казанских, он вошёл ночью к СПП-шникам и наехал на них по всем правилам этики. Потом ворвались казанские и предупредили, что, если кого-нибудь из нашего этапа закроют, Журавский будет приговорён. А что это такое, знают все, это «несчастный случай», без крайнего. Но Журавский не сразу утих. Он ещё пытался пользоваться своей властью, но уже не так нагло, как в первое время. Ему оставалось немного до освобождения, и он не хотел себе приключений. К тому же его адрес был уже у любого, кто пожелает ему отомстить после срока или поручить это дело друзьям.

В общем, наш этап внёс большие изменения в жизнь комендатуры. Начались большие перемены. Не будь этот этап таким сплочённым, то давно бы всех пересажали. Но Журавский уже был в таком положении, что сам боялся и не хотел, чтобы кого-нибудь из наших отправили в лагерь. Тем более, после последнего случая, когда, ворвавшись ночью и не включая света, его избили прямо в постели. А ведь могли и «пику в бок» под шумок. И конечно, это были мы. Нас с Женей собирались первыми отправить в лагерь, и мы пошли на то, чтобы, как говорится, не зазря сидеть.

После этого ночного «налёта» все быстро рассыпались по «хатам», по кроватям. В коридоре послышались шаги и голоса дежурных.

– Вот и конец, – подумал я но постарался сделать вид крепко спящего, ни в чём неповинного трудяги.

Голоса приближались, и в комнате включился свет, но поскольку я «крепко сплю», то и не должен реагировать. Дверь не открыли, и голоса удалились дальше по коридору, а значит – пронесло.